верхней, застекленной части двери, чуть выше человеческого роста, светлел запыленный прямоугольник, в котором кусочек стекла был выбит.

— Заглянуть бы… А, девки?

— Тут ящики в углу, я видела, — сказала Света. — Давай пододвинем, я влезу посмотрю.

С трудом подтащив тяжелый ящик к самой двери, перевели дух.

— Полезай, Светка!

Взобравшись на ящик, Света прильнула к стеклу, потом заглянула в отверстие и почему-то шепотом сообщила:

— Там она, девочки… Одна… Ой, как страшно!..

Отшатнувшись от стекла, Света зажмурила на секунду глаза, но сразу же снова заглянула.

— Ну?!

Не отвечая, Света, бледная и дрожащая, слезла с ящика. Лицо ее вытянулось.

— Она, кажется… шевелится!

— Ну, значит, живая! — обрадовалась Зина. — Надо выручать!

Молча Катя потерла шею, после чего одним движением — откуда только сила взялась — отодвинула ящик и рванула дверь так, что зазвенело стекло.

— Нет, без ключа не обойтись, — огорченно произнесла Зина. — Ключ нужен! У сестры в дежурке…

— Света, беги, спроси у Лидки!

— Лида уже сменилась, — посмотрев на часы, сказала Света. — Но я пойду…

— А если не дадут? — предположила Зина.

Катя почесала затылок:

— Ясно, не дадут… Канитель начнется… врача искать! Вот что, девки, мы сами. Тихо, спокойно. Ломик бы какой-нибудь… Ждите, я сейчас!

Энергично размахивая костылями, Катя заспешила по коридору в гардеробную. Там у тети Дуси был ящик со слесарным инструментом. Лома не оказалось, но среди всякой всячины нашлись молоток и стамеска.

Несколько минут взламывали дверь. Наконец открыли. В небольшой комнате стоял холод, дуло в оконные щели. Катя громко выругалась. Света склонилась над Шурой, неподвижно лежащей на спине, прижала ухо к ее груди под тонким одеялом.

— Шура! Шурочка! Слышишь ты меня? Ответь!

Девушка издала слабый звук, шевельнула кистью руки.

— Она вся холодная! — воскликнула Зина. — Тут же окоченеть можно!

Взяв Шурину руку, Света стала отогревать своим дыханием застывшие пальцы. Катя спешила растереть холодные как лед ноги. Зина ей помогала.

— Значит, так, — сказала Катя. — Надо ее быстро перевезти назад. Света, давай мигом наверх, позови из соседней палаты, кто поздоровее… Ольгу, Машу можно…

Вскоре каталка с Шурой была водворена на прежнее место. Шуру отогрели растираниями, грелками, дали ей горячего чаю и несколько глотков водки. Общими усилиями сделали невозможное — девушка ожила и впервые за много дней улыбнулась.

— Девочки, какие вы все… хорошие, — сказала она чуть слышно.

— Мы тебя вылечим, Шура! Только одно условие: ешь побольше. Поняла, подружка? И не умирай больше!

— Постараюсь.

— Скажи, Шурочка, чего тебе хочется? Ну, что бы ты хотела поесть? — спрашивала Света. — Чего-нибудь вкусненького. Мы все достанем для тебя!

И Шура неожиданно для всех попросила:

— Семечек жареных… Почему-то хочется…

— Семечек? Будут семечки! Это раз плюнуть! — пообещала Катя, ничуть не удивившись такому желанию Шуры: мало ли чего захочется человеку, который как бы заново на свет родился.

За завтраком Шура охотно съела кусочек мяса с гарниром и немного пшенной каши. Возле нее было установлено дежурство, девушки не оставляли ее одну ни на минуту.

В десять часов стали появляться первые посетители. К новенькой, Зое, пришла сестра, приехавшая на два дня из Рязани. Затем в дверях показалась Катина мать Евдокия Петровна. Старенькая, с седыми волосами, собранными на затылке в жиденький узел, в длинном белом халате, наброшенном на теплый клетчатый платок, покрывавший плечи, с неизменной плетеной корзинкой, которую Катя помнила с незапамятных времен, когда девчонкой бегала в лес по грибы. Евдокия Петровна приходила к дочке регулярно каждое воскресенье и каждый четверг. Робко входила в палату и останавливалась, разыскивая беспокойным взглядом свою Катю. Если та оказывалась на месте, Евдокия Петровна направлялась к ней, осторожно обходя каталки и кланяясь направо и налево:

— Здравствуйте, здравствуйте…

Обычно Катя поднималась ей навстречу, усаживала рядом с собой на койку, расспрашивала о домашних делах, о родственниках и знакомых, стараясь ничем не волновать ее. Правда, говорила в основном Катя, а Евдокия Петровна согласно поддакивала и больше молчала, просто радуясь тому, что видит дочку.

Свою мать Катя очень жалела, с детских лет поняв, что в жизни ей досталась нелегкая доля. В Москве, куда отец перевез семью из-под Рыбинска, жилось трудно. Сам он работал то на железнодорожном складе, то грузчиком, любил выпить и денег домой почти не приносил, а однажды уехал куда-то и не вернулся. Чтобы вырастить троих детей, мать, женщина неграмотная, взваливала на себя любую работу — была сторожем, уборщицей, занималась стиркой, шила. Часто Катя убегала с уроков, чтобы постирать дома чужое белье, сварить обед, вымыть полы в конторе вместо матери…

Сегодня Катя не пригласила мать сесть, а, подойдя к ней, сразу попросила:

— Мама, есть к тебе одно дело… Тут рынок поблизости, за углом. Ты ходишь мимо, знаешь?

— Знаю, знаю, — закивала Евдокия Петровна.

— Не трудно тебе будет сходить туда? Надо купить семечек Шуре. Очень нужно, понимаешь? Никогда ничего не просила… И вдруг — семечек… Сходи, пожалуйста.

Евдокия Петровна засуетилась — не так уж часто обращалась к ней Катя с просьбами.

— Сейчас, сейчас… Куплю, куплю… Может, чего еще?

Катя проводила ее к выходу и вернулась.

Возле Шуры сидела Света и тревожно поглядывала на дверь, ждала маму. Шура дремала, время от времени открывая глаза, чтобы удостовериться, что Света здесь: ей не хотелось оставаться одной.

Но вот в палату прискакала на костылях взволнованная Зина. Запыхавшись, позвала:

— Света! Иди встречай! Там они, возле дежурной… Беги!

Крупное лицо с небольшими светлыми глазами сияло радостью, будто это пришли наконец к ней, Зине.

Света медленно поднялась, заторможенно сделала несколько шагов, испытывая смешанное чувство радости, волнения и страха перед встречей.

— И папа? — обернувшись, спросила она. — Он ведь болеет… Мама говорила.

— Иди, иди! — приказала Катя.

Зина торопливо посторонилась, пропуская Свету, и двинулась следом. В дверях Света остановилась в нерешительности, ухватившись за косяк, словно дальше был сплошной лед и она боялась поскользнуться. Выглянула в коридор.

— Иди, не бойся. Чудило! — Легонько костылем Зина тронула ее сбоку. — Эх, мать честная! Кабы ко мне, на одной ноге поскакала бы!

В конце коридора Света увидела две фигуры в белых халатах. Они медленно приближались. Отец держался прямо и шел мелкими шажками, почти семенил, опираясь на толстую палку. Мама, с хозяйственной сумкой в руке, близоруко всматривалась в каждую попадавшуюся навстречу женщину, стараясь узнать в ней дочь.

У Светы сжалось что-то в горле — почему отец с палочкой? Никогда раньше не пользовался он палочкой. Нога… Старая рана, еще со времен гражданской войны… Господи! Как можно было так долго тянуть, не звонить… Ведь они думали о ней непрестанно, каждый